af576888ce7c8e7e Неизвестный Довлатов: новая жизнь автора в Соединенных Штатах | Макеевка сегодня

Неизвестный Довлатов: новая жизнь автора в Соединенных Штатах

Довлатов важно. Фото: Изя Шапиро

…Надо, говорит, новый Вавилон, который пел свой Брайтон Бич

В отличие от меня Довлатов жил русскоязычной общины жизни, писал о ней и писал ей. От него я научился не только местные новости, но и веселые истории из жизни иммигрантов. Вспомните историю о своем соседе, как Сережа спросил, как он обосновался в Америке: «я еще не решил. Еще работаю…» все жалобы также об эмиграции, надо внимательно якшаться с ними, есть в Санкт-Петербурге недалеко от срать не сел бы, эмиграция была для него, как писателя, питания, размножения. Ему не надо было ехать в Брайтон в Бруклине, потому что на улице 108-й, основной путь эмигранта к нашему Квинс, где мы были соседями и встречались каждый вечер, было так важно для автора Тип языковой среде. Но в Брайтоне это тоже часто бывает, довести историй, анекдотов, персонажами и голос Перл. И таким образом защитили своих героев и читателей от своих коллег по литературному цеху: евреев и евреев, хотя сам был полукровкой (разлива армянский еврей, который назвал его остроумных vahrich Бахчанян США). А те в отказ вплоть до погрома жалоб:

…надо, говорит, новый Бабель,

так что ваша песня Брайтон-Бич.

Вы будете вознаграждены — как дайм, где никель!

Я лично думаю, что

Бабель не надо, и Деникин!

Ну, по крайней мере Махно.

Если бы Бродский приехал в Америку существующих, состоявшимся и самодостаточным поэтом, который оставляет его наиболее важным поэтическим достижением в России, а вот его литературная карьера устремилась вверх, пер аспера ад Астра, но поэтическая судьба под откос, то Довлатов, все было ровно наоборот: в Америке, он, наконец, стал писателем, и после удара задержка в начале Иммиграция жизнь и литературная деятельность литературная судьба, падая вместе, пошли в гору.

Полтора десятка новых книг и двух подготовленных, но выпущен после его смерти, после абсолютного затемнения в доме. Десятка переведенных статей в престижных американских журналах, и в «Нью-Йоркере», судья в литературной судьбе Америки, Довлатов стал не просто желательно — персона грата, но настоящим писателем — запись 9 историй на протяжении нескольких лет! Явление само по себе является беспрецедентным: Курт Воннегут, не напечатал в этом журнале нет ни слова, который признался, что завидовал Довлатову, и по словам Сергея, даже Бродский, который рекомендовал его в «Нью-Йоркере» не ожидал, что ему придется в суде, а также кое-что для него, рассмотреть рутинную публикаций. Это не говоря уже о первых переводных книг зарубежных писателей конференции в Лиссабоне и Вене, редактировал «Новый американец», на сайте Радио «Свобода» систематических газетных статей, соло из литературных вечеров в Нью-Йорке и по всей Америке — в то время как в России был Серж читать рассказы, и я сделал вступительное слово.

Довлатов был дока по части иммиграции, и я обратился к нему иногда за помощью. Это случилось в то время. Мне позвонила неизвестная женщина говорит, что ей нравится моя писанина, и предложил встретиться. Я спросил Сережа не знает, кто.

— Поздравляю, — сказал он. — Ее внимание — фигура славы. Предлагается всем, кто, с ее точки зрения, довольно известный. Секс для нее автограф для каждой знаменитости есть, она подписала. Через ее влагалище взял всю литературу о миграции, и теперь, в связи с оглаской, чтобы расширить свою сексуальную активность, из-за большого размера нашей страны, не забывая о эмигрантской. Вы назвали здесь. Коллекционер!

Удержаться от пересказа таких анекдотов, чтобы не сместить мемуарному жанру в сторону сплетни, хотя кто знает, где кончается одно и начинается другое. В «портативный» Довлатов найти: «Бродский говорит, что любит метафизику и сплетни. И он добавил: «в принципе, одно и то же».

В начале слова в тихом судья

Я видел и помню — Довлатов-разному. Не всегда весело. Иногда темное, смутное. По разным причинам — семья, или деньги, или, точнее, неденежные («свобода» сократил ассигнования для фрилансеров — основной доход Довлатов). Прошу прощения за все дерьмо, что сбил Игорь Ефимов. Жалко было порвать с Вайль—Генис, кто был в его окружении, и был — по словам Анны — «предатели». Не мне судить, и не слишком большой интерес, как из-за этих литературных сиамских близнецов отстранилась друг от друга, и даже перестали общаться. Теперь о Сергее, который был взят слишком сильно на сердце.

Довлатов был журналистом. Величайшей страстью была литература, в поле, где он был не просто трудоголик. Как наш общий соотечественник Виктор Соснора — «в начале слова в тихом судья». Довлатов был тонким стилистом, его проза прозрачна, иронична и сострадания — я буду называть его сентиментальным, казначей придерживаясь негативные слова. Сергей любит разные писатели — Хемингуэй, Фолкнер, Зощенко, Чехов, Куприн, но как пример для себя, думал, что проза Пушкина, и, пожалуй, единственный из современных русских писателей поближе к тесту. Это значит, что пущенное в оборот акмеистами слово «cladism», казалось, наиболее соответствующее его частей, силы в прозе. Я рассказал ему об этом словами, он мог бы, даже если бы мне пришлось объяснить его происхождение от латинского был готов. Иногда, правда, его стилевой пуризм преобразованы в Пуританство, рецензент будет одержали верх над стилистом, но вместо этого проявляется в критике других, чем в своей прозе, в стиле, в котором штраф был к лицу. Он высказался против «несколько дней» или «пол», и я искренне сочувствовала ему, когда он дал полностью «вторая половина»:

И не лень вам?

Довлатов читает свои рассказы в Ленинграде. Фото: из архива Владимира Соловьева

Звонили в ночи, чтобы найти друга или общими описку. Мне казалось, что это было ошибкой, потому что это случилось, конечно, и он мог ошибаться. Дал мне втык, что я употребляю слово «менструация» в единственном числе, только во множественном числе. Я был поражен. Пятнадцать минут спустя он перезвонил и извинился: путать «срок» с «периоды». Помню нелепый спор по поводу «исхода» — я использовал его в традиционном смысле, в качестве примера, перила, и он настоял на оригинале: создан циники небольшой литературный Жанр проповеди. Или о том, как вы можете сделать это с американским акцентом имена: я сказал «Бостон» с ударением на первом слоге, и Радио «Свобода» уважают словарь-совковое произношение с ударением на последнем, а Сергей и его товарищи обвинили меня в «Американизации» русского языка.

Из-за ранней смерти, но его педантизм не успел превратиться в внимательны. Отчасти, возможно, его язык пуризм был связан с работой на Радио «Свобода» и в окружении семьи: жены, матери, и моя тетя были профессиональными рецензентами. Но главная причина крылась в наследие Сергей, как и многие алкаши-хроники, он боялся хаоса в самом себе, и его самодисциплины и последовательности. Я видел, как он пьет, я просто схватил его начале, когда открыл хорошую бутылку водяры.

Его мать ругала: «не смей появляться перед Леной в

Когда Сережа весь день постоянно звонит мне из Бруклина от Али Добржиш, это красивая блондинка в теле — блондинок, но в хорошем смысле, кто-то сравнил его с Настасьей Филипповной: Сергей подполз к ней, словно зверь, раненый зверь в норе. «Только русская женщина может сделать это… дружелюбный, ласковый, в своей таблице!» — превозносил ее до небес его Брайтон простить и принять то, что polubowny на черный день. Я не выдержал, и в ответ на дифирамбы русская женщина сказала банальность: «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет» — и прикусил язык. Но на другом конце доносится смех, а Сергей сбавила тон, пафос, и ответил с шуткой про Некрасовская метафора. Некоторые не помню, а врать не хочу: очень много шуток по поводу этого трио — коня на скаку, горящую избу и русских женщин.

И Нора С., его мать армянка, родилась в Тбилиси, даже за день до смерти, предупреждал: «не смей появляться перед Леной в таком виде». Но прежде чем Алей — ни в какую. Не забудьте рассказать о его мучить галлюцинации, Серега внес что-то новое в искусство, историю, когда он сказал, что Bosch, с ее апокалиптического видения, и, наверное, был слишком пьян.

Что я могу сказать, Серега и сам был не подарок, но дома его держали в черном теле, и он взбрыкнул, возмущены, кто воевал. Его правили в доме Нора Сергеевна, женщина умная, здоровья, странным и властным. И в то же время глубоко несчастный, бедный, почти нищий, платье на все времена, она жаловалась: ни игры, ни двора, нет места, чтобы положить мою голову так близко, в городских, и так несчастна все время жил в бедности, с трудом перебивается, дом пуст. Помню, Юнна Мориц, как он оказался в приюте дома, пока его семья была в стране, жаловался мне, что в холодильнике пусто, старые котлеты — это было за месяц-полтора до его смерти.

Он не щадил, а других не жалели

Во всех отношениях я остался в долгу Сережа — в долгах, как в шелках! Он выпустил меня в «Новый американец» снижается «свобода» и «новое Русское слово» (я вернусь к русской земле, что я ему должна за), помог мне освоить навыки дрифтинга, написал мне защитный статье, не должно быть и лечение более часто, чем я, давала мне разные вещи, в темноте было прекрасное обслуживание, и даже предложил, чтобы зашнуровать мои ботинки и мгновенно излечился от триппера, который я не то, что Сергей был очень удивлен

— Что-то вы стерильный, Володя…

Автограф Довлатова в памяти Соловьева.

За месяц до смерти, Сергей позвонил мне и рассказал о спорах на Радио «Свобода» на своей раскрасневшейся Санкт-Петербург признаниями «три еврея» и напрямик спросил:

— Если Вы не хотите дарить, скажите — я хочу купить.

Он пошел, чтобы получить копию романа, который косвенно участвовал: дали дельные советы издателя на обложке дизайн и так сигнальный экземпляр перед автором, то это был Нью-Йорк, Издательство, Слово о своих книгах, «филиал» и «Дневник памяти». Он позвонил мне и сказал, что меня ждет разочарование, а главное — в каждой. На следующий день, я бросился к издателю — и да, в корейском стиле (самый дешевый) по тем или иным причинам решили, что «три еврея» в два раза, и составили соответствующий отдел позвоночника. В конце концов, на обороте титула большой книги и имя автора на раз. Серега утешал меня: книга важнее, чем Автор. В этом случае, так оно и оказалось. Пока две его книги, которые были опубликованы посмертно.

Так получилось, что «три еврея» была последней из прочитанных им книг. После его смерти она пришла в его комментарии. Во-первых, от издателя Лариса шенкер — то я прочитал книгу залпом. Так, от его вдовы: «к сожалению, всю правду», — сказал он, прочитав роман. Да, к сожалению. Я предпочел бы быть в Ленинграде, все пошло совсем, совсем другое. Но тогда и никаких «трех евреев» не мой шедевр, как многие считают. И никто из России не осталось: ни Довлатова, ни Бродского, ни Лена.

И Серега был. Стояла августовская жара, он пришел прямо из парикмахерской и Панамы никто не снимал — я думаю, что стрижка оглупляет. Нам, что он был взят в предотъездных хлопотах — мы были готовы к нашей обычной в тропический Нью-Йорк время бросить Севера:

— Можете ли вы позволить себе отпуск? » — воскликнул он. — Я не могу.

И, в самом деле, не смог. Жить полной жизнью и сожгли, даже с поправкой на традиционную русскую болезнь, которая привела к могиле в. Высоцкого, Шукшина, Юрия Казакова, Венечки Ерофеева. Сердце может не выдержать такой нагрузки, и Довлатов, потраченного на дорогу, что бы ты ни делал — писал, пил, любил, ненавидел, но, по крайней мере, гости из России заняли весь был разбит. Он не щадил, а других не жалели, и, согнувшись под тяжестью крупных и мелких предприятий, это было неизбежно, к своему концу. Это очень успешный посмертно русский писатель провел всю свою жизнь в погоне за чувство неудачи, и он сам был под названием «горький неудачник». И он ушел из жизни, совершенно в нем запутались.

Его раздражительность и гнев, отчасти из-за своей болезни, он объяснил им, отчаяние и вынужденной трезвости, темные души, и даже маразм. Но это не депрессия адекватная реакция на жизнь? И алкоголизм? Я понял бесперспективность говорить с ним о себе. Однажды он сказал:

— Вы хотите мне прочесть лекцию о вреде алкоголизма? Кто начал пить, тот будет пить.

Он был близок к литературе, вернусь через сотни поколений авторские права на рассказы о Неандертальских костров, как рассказчик не был допущен к работе и не воевать его собственное сравнение неопубликованных писем. Увы, в отличие от неандертальца барды Довлатова до конца своих дней пришлось работать и бороться, чтобы зарабатывать на хлеб насущный, и его рассказов, который был опубликован в «Нью-Йоркере» и опубликована на нескольких языках, не принесет ему достаточный доход. Кстати, на гонорары от «Нью-Йоркер» — 3 тысячи долларов (по-разному, поправляет меня Лена Довлатова) — он поделился с половиной переводчик Анна Фридман. Это был интернет — Аня переводить бесплатно, на свой страх и риск.

Серега, конечно, лукавил, называя себя литературным средняя. Не принимайте его слова на веру. Смирение паче гордости. Действительно знал его ценность. В этом секрет Довлатова. Но его самооценка ближе к истине, и что будущего места в литературе, чем нынешний вульгарный образ. Увы, у нас есть тенденция к занижению или, наоборот, переоценить его современников. Доля Довлатов снизилась. Да, лицом к лицу лица не увидать.

Комментирование и размещение ссылок запрещено.

Комментарии закрыты.