7 апреля, 2016 
adminGWP фото: Елена Минашкина
Различий, конечно, много: и трактор вместо плуга и президент вместо царя, и телевизор, а не на слухи. Но так ли мы далеко в средние века?
Думать не потому, что в демократической фразеологией проступает суть неизменна — все те же доли процента, стоя у власти, и другие, которые видят себя только в кривом зеркале средств массовой информации. Мир средневековых людей в населенных ангелы и демоны, точно так же, как наши изображения на экран. Их окружали проповедников крестовых походов, нас поддерживает войну с международным терроризмом. Виртуальная реальность всепроникающа, как слух, и в средние века оставляло все-таки больше свободы. Можно ли сравнить с императорским фискалам или полуграмотным сборщикам оброка с всевидящим глаза налоговой полиции? Ли глашатай на площади будет по сравнению с нейролингвистической проникновенностью рекламный ролик? Мы включены в государственную систему гораздо сильнее, и это плата за комфорт.
Наше тело теперь имеет возможность в сутки пересечь океан, но душа больше закрепощается. Если средневековый ленник видел своего господина только в отпуске, то мы своего начальника — каждый день. Вассальную зависимость заменяется психологической, куда более сильный — это не писать в гроссбухах магистрата, она впечатана в сознании.
В фокусе внимания по-прежнему уважаемые люди: богатые, политики, звезды шоу-бизнеса, редко — ученые, мастеровые — никогда. В сущности, люди не видят себя — как отражение их предлагают в виртуальной реальности, очень далеко в вашей жизни, единственной целью которой является их развлечь. Правда, если в Темные века обыватель нашел истину в церкви, то в постхристианском обществе, его отлучили от средневековых суеверий посадки аудиовизуальные значение. Мышление теперь спрашивают говорящие головы по телевизору и позиции, скорректированные версии, в вечерних новостях. Современный гражданин был похищен достижения и метафизика, его не отвлечь умозрительными обещания, религиозной манной крупы и рецепты духовного спасения, их журавлю, он предпочел синицу обустроенного образа жизни. Этой иерархии является прозрачным, и закон простой: «Деньги — это удовольствие». При этом его эпикурейство не хватает философской начинки, он знает свою судьбу: более народов поднимается Потребителя. Надежды на коммунистический рай и царство небесное заменить унылые идеалы секретарь и убожество американской мечты.
Идеология не терпит пустоты: возвращение потерянных иллюзий опорой и поводырем стал доллар, приземливший витавшее в облаках человечество. Как и любой другой, это «религия как бы» разработан в обрядовость. Сакральный характер его приобретает акт потребления и ярмарочная мистерия. Храмом при этом становится супермаркет, значок — рекламный щит. Постхристианские ритуалы искусно имитируют чужие традиции: шопинг заменил паломничество, и роль причастия отводится купить. Инфляция, дефицит, инвестиции — жреческая терминология, которую мы ежедневно слышим с тв-кафедр, волнует не меньше, чем отпущение грехов и спасение души.
«Возлюби ближнего своего», — требует христианский императив. «Мы только партнеры», — провозглашает религия экономистов, которая требует коммерциализации отношений. В старые мехи наливают вино: слова и пророков сменил бизнес-план, Вселенские соборы — форумы в Давосе. Сегодняшний мир с замиранием слушает энциклики экспертов, инвестиционные индульгенции которых отправлять в ад или в рай. И молится на складе, курсы. Даже домохозяйки видят теперь корень неблагополучия не в кознях дьявола, падения курса национальной валюты. Религия рентабельности,-открыл тайну мироздания, его последователи, как и все обретшие веру, избавиться от мучительных сомнений, выстроив понятную шкала ценностей. Но через внешние различия проступает зеркальное сходство с адептами Церкви и Международного валютного фонда.
Еще одна попытка создания вселенской империи старые принципы управления, — это глобализация. Горстка избранных — императорской семьи, а остальные — за пределами истории. Конечно, были международные организации, парламенты, гигантский чиновничий аппарат, но население увеличилось в сотни раз. Благодаря демографии imperial suite превратился в среднего, но процент отношения элиты к количество людей остались прежними. Как и аристократическое презрение к простолюдинам. В противном случае, чем объяснить столь низкий уровень массовой культуры?
В темноте неосвещенной деревне ярко горели окна средневекового замка, который, задрав голову, посмотрел через лачуг обделенные происхождения. Но разве не играет ту же роль, слушая о вручении «Оскаров» или освещение очередного саммита «семерки» развитых стран?
Как и предшественники, постиндустриальной феодалы боятся потрясений, их герольды зорко следят за малейшим проявление недовольства, искореняя беспорядки в зародыше — в мыслях. Ежедневная пропаганда пугает революциями их ужасом и кровью, обрекая тысячи лет смотреть на рекламу, coca-cola и слушать рассуждения о преимуществах галстука в горох. На смену средневековой ночи пришел в общество потребления. Его апологетика сводится к тому, чтобы он максимально обеспечивает технический прогресс. Но почему обществу нужен прогресс, где большинство оторвано себя и безнадежно оглуплено, остается загадкой.
Но история прогресса — это история лицемерия. Современная эпоха ничуть не гуманнее время царей и империй. «Иду на вы», — простодушно обращаются врагов чубатый князь, сенат назначил консулам еще не покоренные провинции. Теперь, прежде чем бомбить, нужно убедить мир в необходимости защищать права человека. Ханжество является в настоящее время неотъемлемой частью убийц и силы привыкли вуалируют спасибо, защищающей воинственность миротворцев.
Как и тысячи лет назад, через несколько августейших фамилий у власти, другие разбитое корыто. Раньше их кормили миф о помазаннике бога, теперь — легенда, в демократическом избраннике. Времена упростились, система рухнула, аристократия, свои лабиринты церемониала, а на смену пришел коррупции, добилась привилегированного класса, союз политиков и бизнесменов.
Нам внушат, что мы бесконечно далеко от феодальной иерархии, что президентский кортеж радикально отличается от рыцарской свиты. Мы доказали, что президенты меняются в соответствии с требованиями, которые установлены конституцией, но и царей смещали друг друга примерно с той же частотой, — будь то победа на выборах, а не какой-то борьбы за власть? Да и важно ли, рядовому избирателю, есть ли у них изменить сын умер, царь или преемник последнего от должности президента? Что у него разница перешли ли к власти Буша-младшему по праву рождения или демократическим путем, потому что ни эта, ни другая система не гарантирует, что верховное кресло займет достойнейший.
Не стоит забывать, что финансовый капитализм, изгнавший их узкие серии призрак конкуренции, не обеспечивают поворот, выдвигая на руководящие должности люди уже давно превратились в среде плутократии. Постиндустриальный феодализм поддерживает иллюзию собственности, каждому подтверждаю наличие обратной связи, ее влиянии на правительство, и он сам обманываться рад. На самом деле его голоса зависит больше, чем в средние века. («Если бы выборы что-то зависело, нас бы им не обещали», — справедливо писал Марк Твен.)
Лицемерие, но всегда было: «vox popular — vox Dei» не пришел вчера. Да и не известно еще, с кем больше считались, — собратом христианской общине (именно это декларировали сами феодальные страны Европы) или гражданин постхристианского общества, любить которого конституция не обязывает.
Таким образом, если с демократических клише, то мы видим, как под игру панибратство и технические инновации проступает вечная сущность человеческих отношений, которые определяют все то же незыблемое мироустройство.
Опубликовано в рубрике